Полдня с Лениным
Однажды звонит мне Виктор Васильевич Веселовский домой часа в три пополудни и просит приехать по такому-то адресу, где он будет меня ожидать по серьезному поводу. Сознавая, что это скорее банальный предлог для продления цикла трудового застолья, я начал монотонно сожалеть, что сегодня у меня вторая смена в поликлинике и никак не смогу, но Виктор прервал пути к отступлению, с укоризной сказав своим тихим утробным голосом: ты сегодня работал с утра. Не ожидая такого знания подробностей моей деловой повинности, я замешкался и отступил на позиции соглашательства. Записав на бумажку адрес, обещал непременно прибыть для решения накипевших проблем. Дом, к которому я подкатил на роскошной, убитой дорогами к коммунизму машине «Москвич», оказался современным строением в центре Москвы - для народных артистов, заслуженных парикмахеров и дантистов. Добротный кирпич его облицовки светился довольством и прочностью связей с земными утехами.
С подавляемым чувством незаслуженной сопричастности, я поднялся на нужный этаж и нажал на звонок. В проеме двери возникла фигурка, с лицом на огромных зеленых глазах, смеющихся надо мной, над собой и пикантностью ситуации. Ее звали Лариса, врач моего отделения, и мы виделись в клинике пару часов назад. Переключив глаза на ближний свет и отпустив сцепление, она припарковалась на диванчике в углу уютной комнаты и заговорщицки произнесла, что Веселовский вышел за шампанским и явится с минуты на минуту. Мы прошли на залитую светом кухню. Квадратный столик был уже накрыт, призывно обнажая возможности хозяйки достать, украсить, предложить весенне-летний дефицит скупой на продовольственные ласки столицы процветающей страны. Домашний вид хозяйки располагал к движениям души к столу и я, изящно приоткрыв свой кейс, извлек на праздник жизни лепту бытия в форме бутылок разного калибра. Джентльменский набор был одобрен и дополнил гармонию настроения и совпавших желаний. Появление мощно рыжего Виктора Веселовского с плебейской авоськой в руке, из ячеек которой фривольно торчали блестящие горлышки советских бутылок шампанского, внесло эстетический диссонанс, но наполнило время деловым содержанием. Мы нежно поздоровались, и только после этого из-за его спины возник небольшой человек с лицом отрешенной значительности. Виктор радостно пояснил, что случайно в винном отделе оказался народный артист, его старый приятель Юрий Каюров, и эту фатальную встречу надо сразу начать отмечать. Мы не стали тянуть с неизбежным…
Каюров сел со мною рядом. Дружно выпили за содержательность всего, что происходит, и вкусно закусили. Интеллигентно и не торопясь, привычно изучали нюансы между пьянством и дегустацией на основе напитков из моего несессера. Затем беседа заискрилась пузырьками воспоминаний различных коллизий из прошлых застольных баталий с творческими однополчанами. Каюров предложил общаться на «ты», но я почему-то не мог. Называл его, правда, Владимиром, но сугубо официально – что-то мешало понизить статус прямых отношений.
Каюров мягко поправлял, настаивая, что он – Юрий. Мы поднимали рюмки и бокалы – кто, сколько мог, а мой собеседник продолжал говорить, убежденно картавя в своей исторической правоте. Что-то далекое и нелюбимое, знакомое с детства, вливалось в меня с каждым словом, не завися от темы и смысла произносимого.
Я отвечал что-то Володе, т. е. Юре, с каким-то странным ощущеньем искривленности пространства. Казалось, возникает дежавю, и это состояние невольно вызывало беспокойство несоответствия происходящего с конкретным временем. Этот голос приятного, неяркого в своей значительности человека, в неброском костюме с жилеткой, зачем-то вызывал во мне атавистический протест моей гражданской составляющей, еще не вымытой застольными парами. Рождался диссонанс происходящего с его эпическим значением. Как- будто бытовая сценка на фоне грозных и монументальных декораций, несущих смысл спектакля. Под звуки голоса беседа уходила в параллельный мир, но не по смыслу, а по восприятию. Веселовский был занят своей визави, но внезапно решил поменять дислокацию, предложив переехать в Лефортово, где я тогда жил. Мы спустились к машине, я картинно открыл обе дверцы почти лимузина, но Каюров решительно отказался садиться.
На наши дружеские уговоры и заверения в безопасности легкой поездки с надежным, хотя и не полностью трезвым водителем, он ответил, грассируя, что ничего не боится, но нельзя исключать неприятностей на дороге. Его главная роль, как артиста, его образ в сознании масс, отвергают возможность быть замешанным в чем-то предосудительном – народ не поймет. Он догонит нас на такси, не сегодня, так завтра.
Веселовский пригнувшись, убедительным полушепотом озвучивал недоумение, я хотел привести окончательный довод, но, взглянув на упрямца, был настигнут поразительным сходством его голоса, взгляда, костюма, с вождем революции... Не хватало лишь кепки и ликующих масс.
Господи, да как я мог забыть! Этот тембр, Смольный, Зимний, матросы, солдаты, толпы жертв оголтелой свободы! Энтузиазм незнания решившихся людей, взывающих «Да здравствует долой!»
Десятилетия роль бывшего Ульянова играл Каюров - Ленин.
А мы поехали в Лефортово, где начинал свои реформы Петр Первый, не знавший о руководящей роли партии в уничтожении российского народа - для его же блага.
